«Я говорил о запросе помощника прокурора Республики Ингушетия Ляпина в Назрановскую прокуратуру о том, что мы там агитировали и так далее. Это обвинение Золотовский предъявил. Он мне тут расписал, что я такой и такой, что я народ баламутил.
Ответ прокурора района Арсамакова — я зачитывать этот ответ не буду, он у меня здесь, в руках. Он подтверждает, что мы разговаривали с имамом мечети. Это была пятница, мы пошли как все мусульмане совершить свою обязательную молитву. Мы помолились, вышли. Подошли старики, народ подошел, начал задавать нам вопросы. Мы сказали: судьи, которые приняли решение в Конституционном суде, — их имена будут золотыми буквами записаны в сердцах каждого ингуша. Спасибо их родителям, что есть такие дети, что есть такие мужественные и честные судьи. И все.
Я был приглашен в гости к своим родственникам, мы с Ахмедом заехали. Как только там закончили трапезу, нам позвонили — приехал Кадыров, хочет увидеться, и мы поехали дальше. Имам сказал и сам глава этого сельского поселения говорит, что его не было дома, что он сказал это со слухов. И что он не может обосновать, и прокуратура не может никакие меры принять против меня, против Погорова. Ответ такой. Но, тем не менее, это в обвинительном [заключении].
Я четыре месяца отсидел (в ответ на предложении судьи выступать сидя, если подсудимому тяжело стоять). Благородно ко мне относитесь, все нормально (обращается к судье). Правда, бессовестно себя ведете, бесчестно. От этих четырех месяцев мое мнение не изменилось. Я не собираюсь с вами пререкаться…
Дальше: здесь письмо администрации главы республики Ингушетия от 18.03.19-го. То же самое — что я в центре с Погоровым агитировал, призывал людей. Его не было там. Опять я совершил… Но там, где попадешь, зайдешь, совершишь намаз, выходишь, люди подходят, тебя узнают, спрашивают — у всех болит. Успокаиваешь людей.
Я хочу сказать вам, что все эти обвинительные пункты, которые мне предъявлены, моим друзьям предъявлены, — они под собой не имеют ни одного обоснования, они не расследованы, они не рассмотрены первой инстанцией. То, что неинтересно, — то, что нам помогает, — там не рассматривалось: ни ролик, ни письменные [доказательства] там, только то, что придумано Нарышкиным, то, что он «нарышничал» и то, что обвинение нам предъявляет. Он спекулировал, он политически себе имидж зарабатывал. «Вот эти два старичка и эта девочка конституционный строй России нарушить собрались» — это же бред! Вам это самим известно прекрасно. Но у вас задание, спущенное сверху, — выполнять надо.
А, между прочим, у нас с вами общие знакомые оказались (обращается к судье). Отзываются так хорошо о вас, что вы были нормальным судьей. Что стало с вами сейчас — не знаю. Ладно, по делу будем, по существу. Я сказал насчет болезни — что меня не было, что 17-й год приписывают. На момент вот этого столкновения меня на площади не было. Я был в километре от площади, мне было утром плохо, меня сын привез. Лично [фамилия] Ибрагим — начальник ЦП, подполковник [обращался]: «Ради Аллаха, Ахмед-хаджи, я тебя прошу, вот Зубов стоит, тебя просит: приедь на площадь. Там все оцеплено, никого не пускают, а почему-то его машину и меня, нарушая все правила, пустили напрямую. Меня подзывают, начинаем говорить, уговаривать, успокаивать молодежь.
Я не могу понять: люди с таким стажем, с такими полномочиями — в правосудии, полковники юстиции, прокуроры — неужели [им] непонятно: нет состава преступления, нет ничего. Есть, наоборот, оказание помощи власти, содействие этой власти. И мы избежали крови, избежали всяких там ограблений; витрины чтобы не били, машины не поджигали, здания не захватывали. Спасибо этой молодежи золотой, которая послушалась нас. И вместо этого мы являемы экстремистами.
Мы считаем, что мы помогли власти, наоборот сделали хорошее дело. Я четыре с половиной года сижу в тюрьме. Инвалид. Он инвалид (указывает на другого подсудимого), мы сидим, испытания такие проходим. Ни медицины, ничего. Я смотрю телевизор. По телевизору показывают то же самое: мы просили референдум, референдумы провели. Мы говорили, что это наша исторически земля — то же самое говорится в телевизоре; на всех уровнях это говорится. Так я не могу понять — если это уже официально заявляется, значит, я говорил правильно? Я говорил по закону? Значит, я не экстремист? Пора подумать, пора понять, пора извиниться и сказать: иди домой, старый, надоел ты здесь.
Да, я понимаю, власть, прокуратура, ее собственная безопасность, которая с первого дня нарушает закон, провели показательные документы какие-то и сказали, что это служба безопасности… А вам наплевать — что вам закон нарушать! Потому что вам дано право. Я не нарушаю закон, я законопослушный гражданин. Мои товарищи — тоже. Мы не нарушали, мы не будем нарушать закон, мы боролись за свои права и будем бороться, как я всегда говорю, в правовом поле, конституционно. Мы не собираемся брать оружие и воевать, проливать кровь. Тот, кто берет оружие и воюет, кто убивает, почему-то их не надо наказывать.
Из этого вытекает мой собственный вывод — меня и моих друзей решили сделать пугалами. Чтоб народ российский не шевелился. Вот смотрите: два пенсионера с девочкой — экстремисты, мы им по девять лет дали, мы им покажем! Не девять лет мне дали — мне пожизненное дали! Вон по телевизору передают, что 73 года — продолжительность жизни в России. Мне уже 70 лет вот-вот, ему [Малсагу Ужахову] — 70. Нам еще три года сидеть. А полтора года, вернувшись, на учете стоять. Выйти нельзя, с людьми встречаться нельзя. Пять лет не имею права общественными делами заниматься, с людьми встречаться. Это пожизненный срок. Это бессовестно! Это незаконно! Это антиморально! Это недемократично!
Как говорил Глеб Якунин, депутат СССР, основа основ демократии — это выполнение закона. Я не вижу, чтоб законы следствие выполняло, прокуратура, которая должна защищать эти законы, — она их нарушает, что хочет делает.
Ролик, где я лежу вот так на щитах, и говорю, успокаиваю: «ради всего святого, вы пришли на нашу землю, мы не хотим вашей крови, не проливайте кровь», — к росгвардейцам обращаюсь. Нет, этот ролик ни обвинению, ни судье Куцурову не интересен. Потому что они (эти ролики) правду говорят. А вот там, где я, когда Зубов начал лишнее говорить, говорю «тогда дерись», вот тут они схватились, вы смотрите: «дерись, ты хотел драться». Если бы я хотел драться и если бы молодежь подралась, вы бы увидели, какие там были бы жертвы.
И что еще, один момент такой странный: 120-140-70-80 тысяч народу бывало на площади. В деле нет ни одного момента, чтобы следователь допросил местное население, митингующих. Они неинтересны — они патриоты, они верны своей родине. А вот человек, который приехал из [другой части] России — Волжск, Ханты-Мансийск — они тоже там были. 23-го они прилетели, 27-го — у нас митинг. Они слышали, как мы договаривались, они идут у нас свидетелями, еще главное — скрытыми: мы можем с ними что-то сделать, мы же экстремисты, опасные люди. и Куцуров предлагает: «вы возьмите эти 11 человек, огласите, сделайте милость». Как человек — за три дня приехал — он знает что в 17-м году в мае месяце происходило и что там за 10-15 минут я собрал молодежь и организовал экстремистское сообщество? Не клеится, нет, никак не клеится.
Верховный суд Ингушской республики — я потерял эту бумагу, мне пришло письмо, что Верховный суд республики не признает экстремистскими Совет тейпов и ИКНЕ. Обвинитель из кожи вон лезет, мне говорит, что я это организовал, руководил, что мы там чуть ли не конституционный строй разрушили. Суд Верховный признал неэкстремистской их работу. Это есть в материалах дела. Мне непонятно — если организация, люди, с которыми я работаю, суд признает неэкстремистами, как я могу быть экстремистом? Мне это непонятно. Я показал это письмо — Яровой, следователь, выскочил, схватил [письмо], багровый: «да вы что, мы тут сочиняем экстремизм вам, а суд решает, какую копию можно снять!»
Само действие следователя было позорно, низко, явно показывающее, что это предвзято, что они что-то сочиняют. Им повезло из-за того, что я не знал 51 статью. Ни одного допроса, свидетельства, очной ставки. Такое крупное дело — до 10 лет статья. Можно одну очную ставку сделать, провести, показать? Нет, они скрытые свидетели. Они же там в Волжске сидят и в Ханты-Мансийске, и за три года до митинга знали, что я экстремистское сообщество создаю. Пророки.. Россия богата пророками.
Говорить можно очень много об этих вещах. Любой пункт в этом деле можно опровергнуть, сказать, что это выдумка, потому что нет там правды. Все это сочиненная ложь. Но нужно кому-то сделать из нас пугало. Ну а что получилось? Получилось, что из нас сделали знамя, пропиарили нас. А мы простые смертные люди. Сделали что мы там лидеры… «Ингушское дело» создали. Весь мир об этом говорит. Кому это надо? Власти? Так я считаю следователя, прокурора судью, который ложь эту несет, преступниками — они должны сидеть, не я должен сидеть. Они позорят Россию! Они позорят президента! Они вот баламутят народ! Не я. Я законопослушный гражданин и буду таким всегда.
Меня не было здесь. К сожалению, я не имел чести услышать выступления моих уважаемых защитников, которые достойно защищают закон, с первого дня, ни отходя ни на шаг, ведут наше дело и доказали… Но доказать… они могут не доказать, потому что вы не слышите и не хотите слышать, вы не имеете права слышать правду, потому что это заказной суд. Это не правосудие, это заказной суд! Чтобы испугать население, сказать: «вот смотрите, мерзавцы, будете сидеть вот так». А вы… Как же не исполнить то, что вам приказали? А то с кресла вон. Не будет зарплаты, не будет работы. Гражданин, честный человек, у которого есть сердце, у которого есть чувства, у которого есть дети и жена, мать, отец, должен услышать то, что я говорю. А если у него совести нет и всего этого — он поменял на это кресло, на эту мантию, на эти погоны… Но тут уже не надо ничего говорить, вы знаете чего это стоит…
Спасибо вам, дорогие защитники, спасибо за ту преданность, за ваше мужество, за то, что вы выложили все законно. Народ услышал, мир услышал. Я всю жизнь буду и мои потомки будут вам благодарны. Спасибо вам. Низкий поклон вам.
Я не хочу оскорблять эту сторону (суд и следствие), но я бы так не поступил, как они поступили. Я бы встал и ушел. У меня есть много слов нехороших, которые вам не понравятся. Бог вам судья. Не надоел я вам? Мне много чего есть сказать. Вы знаете, я знаю, что ничего не изменится. Я знаю, что вы ничего не можете решить в пользу нас. Я не прошу этого и не буду просить. Что есть, то есть. Я прошу Всевышнего, чтобы у меня мысли были, как сейчас, — чистые. Чтоб у меня душа была спокойна. Я прошу Всевышнего Его милости. Мы невинные, ничего противозаконного не совершившие, а наоборот призывавшие к конституционному решению — правильному, законному, в правовом поле, успокоившие народ, не давшие пролиться крови, которые достойно вывели народ из этой ситуации, мы просим Всевышнего, мы хотим заслужить Его милости. И все испытания, которые вот эта девочка (Зарифа Саутиева) проходит, ни в чем не повинная. Миллионные блогеры сегодня передают худшее — их под домашний арест. Потому что у них деньги. А она бедная — работник музея, научный работник, патриот. Она ничего не сделала. Посчитало обвинение даже опасной — с домашнего ареста вернули, с двумя операциями, сахарным диабетом.
4,5 года мы проходим испытание. 6 апреля, когда вы меня удалили (с заседаний), я был опоясан лишаем, герпесом. Я поднялся к врачу и сказал: я очень плохо себя чувствую, освободите меня. Меня отпустили. Медсестра медчасти Алиева даже не соизволила по сегодняшний день уколы обезболивающие — сказать мне, что они есть и уколоть мне. Это ужасная боль. До сих пор. Люди с ума сходят, люди вешаются от этой болезни. В этом состоянии я находился здесь. Ну спасибо, вы меня удалили — сделали милое дело, хорошее дело. Вам легче было работать, поработали вы, хорошо, говорят, поработали. Правда, руки, говорят, трясутся, но что поделаешь, приходится выполнять задание. Я не надеюсь, что вы к истине придете и законное решение какое-то примете. Вам сказано, есть там служба безопасности, делайте свое дело. Правое дело, как я сказал, — победить.
Наш замечательный поэт 40 лет назад написал стихи на ингушском языке. Я прочитаю, мне он очень нравится. (Читает стихи на ингушском). Смысл [стихов] я вам могу сказать: не будьте слишком несправедливы, суровы, вы, власть имущие, не старайтесь нас затолкать, мы говорим правду. Бог за нами и правда за нами. Мы не просим чужого, мы просим правду, правое, свою Родину. Пусть живет наша Ингушетия. Она будет жить, пока мы живы. И мы будем идти к этой борьбе до конца. И не боимся. Не сломали.
Золотовский, не сломали вы нас и не сломаете! Не напугали вы нас и не напугаете! Вы себя опозорили! Вы погоны свои опозорили! Вы врун! Ложь с ваших уст только идет. Вы не защитник закона. И никто, кроме Всевышнего, не сможет сломать наши истинные требования, наши стремления. И мы будем идти до конца. Потому что Аллах нам это разрешает.
Я извиняюсь, если я что-то не так сказал, кого-то оскорбил. Мне очень много чего было сказать — реальных вещей, по делу. Я не умею, я не ознакомлен с делом. Фатима (Урусова) за меня. Здесь меня обманул Куцуров, не дал мне до оконца ознакомиться. Я не могу тысячу страниц день читать. То, что в оправдание идет, — никому это не надо. А то, что в обвинение идет — суду это подходит. А что закон? Можно наплевать на закон, разрешение же есть топтать этот закон. Кому он нужен! Кому эта демократия нужна! «У нас есть хозяин, нам приказали, мы будем исполнять!» Это есть гибель. Гибель страны и гибель народа, общества.
Во всех Писаниях — в Коране, в Библии — везде сказано: молчание — грех. А коллективное молчание — это коллективный грех, общественный грех. Всех, кого я вижу в этом грехе, мне вас жалко. Ради рубля, ради работы, ради того, чтобы накормить детей, воспитать детей, — грешите. А вы знаете, суд Всевышнего — он неизбежен, отвечать всем придется перед Ним.
Ладно, я закончил. Дай Бог, чтобы все было хорошо, я не прошу у суда милости, я прошу справедливости и честности, если у вас еще есть мужество или совесть. Но. Я не виноват, и мои друзья не виноваты. Ни в чем. Мы должны уйти с этого зала домой. и нас должны реабилитировать, оправдать».
