Уроженке Ингушетии Ракиат Кодзоевой и ее детям грозит депортация из Польши в Россию, где она не чувствует себя в безопасности. В интервью «Фортанге» женщина рассказала о сложных условиях ее жизни в последние несколько лет и своих опасениях относительно возвращения на родину.
Ракиат запросила убежище в Польше еще осенью 2016 года, спустя несколько лет после гибели ее мужа — Изнаура Кодзоева, сына ингушского писателя Иссы Кодзоева. В 2004 году силовики обвинили его в участии в нападении на ГУВД Назрани, а затем, 1 сентября 2004 года, — в участии в захвате школы №1 в Беслане. Ракиат отрицает причастность мужа и его родных к преступлениям. И в целом, по ее словам, семья Кодзоевых не имела никаких проблем с правоохранителями.
В 2004 году брат Изнаура Зелимхан Кодзоев получил 24 года лишения свободы по обвинению в терроризме, убийстве милиционера и хранении оружия. Изнаур из-за постоянных обысков вынужден был скрываться. Родители братьев настаивали, что сыновья не причастны к преступлениям. 13 апреля 2005 года в селе Альтиево силовики убили Изнаура во время спецоперации. После этого у Ракинат начались проблемы, которые вынудили ее просить убежище в другой стране.
Мы делали по одной попытке в месяц. Польша просто отказывала нам
— В 2016 году осенью у нас было очень много попыток пройти границу из Бреста в Терасполь. В Бресте была правозащитная организация, и мы пытались пройти через нее, но ничего не получалось. Очень много тогда было желающих попасть в Польшу из Чечни. Мы делали по одной попытке в месяц. Польша просто отказывала нам, и мы возвращались в Белоруссию, где я снимала жилье. В итоге я отправила младших детей домой, а сама осталась со старшим сыном. Мы смогли пройти границу только в ноябре 2017 года. После этого я сразу забрала к себе детей, и мы всей семьей из шести человек остались в Польше. Сначала жили в распределительных лагерях, а затем нашли квартиру. Но через четыре года моя дочь Марьям не выдержала. Был тяжелый переезд, и она сдалась и попросилась домой. Сейчас она в Ингушетии с дедушкой и бабушкой.
— Она не боится, что ее будут преследовать?
— Боится. Но ее пока никто не трогал. А вот у моего сына, который со мной, возникли большие проблемы. Оказалось, что его близкий друг Рамазан Эдьдиев разыскивался в Ингушетии как боевик. Мой сын ничего не знал об этом, и когда Рамазан попросил его отправить аудиосообщение его родным (Рамазан Эльдиев, предположительно, причастный к нападению на пост ДПС в Ингушетии, перед смертью записал обращение к сестрам — прим. ред.), он это сделал. После этого случая мой сын уже тем более туда не может возвращаться. Был задержан двоюродный брат моего мужа, Кодзоев Муса вместе со своим сыном Даудом. Задерживали всех, кто имел контакт с объявленными в розыск. В Ингушетии все узнали, что запись прислал мой сын. Они же сестер Рамазана тоже задержали.
— Ваш сын не знал о том, что его друг подозревается в причастности к вооруженному подполью?
— Не знал и не мог даже догадываться. Вообще не было никаких предпосылок. Он хорошо знал Рамазана, они были очень близкими друзьями.
— Почему вы не попросили защиты в другой стране?
— Мои возможности ограничены, и я могла поехать только в Белоруссию и перейти границу с Польшей. Большинство чеченцев и ингушей не остаются в Польше, а едут дальше — в Германию, Францию. Но их оттуда депортируют из-за Дублинского соглашения. Я никуда не уехала в надежде на то, что они мне дадут международную защиту. Но они посчитали, что никакой угрозы для меня и моей семьи нет.
Один из силовиков спросил, можно ли взять ДНК у моего сына. Он объяснил это тем, что вдруг тот пропадет без вести
— Какие именно угрозы предшествовали вашему решению просить убежища?
— Не менее трех лет перед отъездом мы были под постоянным наблюдением. Ко мне вооруженные люди приезжали на УАЗиках. Причем сначала они поехали по месту прописки — к дедушке, а затем вместе с ним и с бабушкой приехали к нам. Среди силовиков были только русскоязычные, ни чеченцев, ни ингушей не было. Они интересовались, в том числе, чем занимается мой сын, которому было тогда лет 16-17 лет. Задавали всякие провокационные вопросы. Один из силовиков спросил, можно ли взять ДНК у моего сына. Он объяснил это тем, что вдруг тот пропадет без вести. Я конечно не разрешила, но стала переживать за ребенка. Случаев таких было много. Однажды, когда я была на работе, приезжали ЦПЭшники. Дети были одни. У дочки отняли телефон для проверки. Эти визиты вынудили меня собрать детей и уехать. Кроме того, ингушские силовики грозились забрать мою дочь. А здесь, по приезде, мы оказались в состоянии полной неопределенности.
— Вы получили пятый отказ в убежище?
— Да. Кроме того, с документами, который нам дают всего на полгода, нельзя выходить на работу. Вообще нас за людей тут не считают. Каждые полгода мы подаем заново все бумаги и объясняем свою ситуацию. Это очень давит на психику. Каждый раз у нас спрашивают, появились ли в нашем кейсе новые обстоятельства. Но ведь мы находимся здесь. А дома сохраняется та же угроза. Сейчас через полгода мы ждем следующий отказ.
— А чем мотивирует отказ?
— Они говорят: «у вас ничего страшного нет, никакой угрозы нет, вы спокойно жили, спокойно выехали».
— А вы сами с чем связываете отказы?
— Я уже не знаю, с чем они связаны. Не только я одна такая. У многих такие проблемы. По 10 лет люди ждут…
власти Польши не считают угрозой даже то, что сына могут задержать
— Как адвокат оценивает ваши шансы на убежище? Считает ли действия властей Польши правомерными?
— Думаю, никак. Она нам все время советует пойти к психологу. Это может сыграть какую-то роль. Но каждый раз это в действительности стресс и депрессия. Она несогласна с действиями властей Польши. Она знает нашу ситуацию и верит нам, видит, как мы подавлены и напуганы. Но адвокат сказала нам, что власти Польши не считают угрозой даже то, что сына могут задержать. А вы же знаете, какие в России условия, когда задерживают человека, как к нему относятся. Это ненормально, я говорю.
— После того, как вы уехали, вам поступали угрозы?
— Наши родственники не говорят нам прямо, но каждый раз, когда мы обсуждаем вероятность возвращения домой, предостерегают нас: «вам сюда нельзя». Но они боятся прямо обсуждать это по телефону.
Скажите мне, какую защиту получили чеченцы и ингуши, столько пережившие?
— Вы пытались найти защиту в России?
— Пыталась, в «Мемориал» жаловалась. Но это было бесполезно. Какую защиту мне могут предоставить в России? Вы же знаете, террористическая страна, какую защиту она предоставит? Скажите мне, какую защиту получили чеченцы и ингуши, столько пережившие? Наоборот, в России их пытали и убивали или сажали. От этого нет спасения ни в одной организации. Когда были беслановские события, меня необоснованно задержали и увезли. После мой свекр настоял на том, чтобы я пожаловалась в прокуратуру. Но оттуда пришел ответ, что ничего неправомерного сотрудники силовых структур не сделали.
— Можете подробнее рассказать о допросах?
— Первые допросы были после событий в Ингушетии. До этого к нам приезжали, но по милости Аллаха, моего мужа дома не бывало. После задержания старшего брата Зелимхана Кодзоева визиты стали более частыми. Они просто заходят, унижают, оскорбляют, матерятся. Каждое второе слово у них — угроза. Начиная с 2003 года ко мне регулярно приходили с обысками. Любая спецоперация в Ингушетии — обязательно приходили ко мне.
Сейчас, когда мне объясняют отказы в убежище, я думаю, будто я еще должна чем-то еще пожертвовать
— Вашего мужа убили в 2005 году, и у вас начались проблемы сразу же. Почему все-таки вы приняли решение уехать только через 11 лет?
— Я поначалу думала, что все наладится когда-то. Я думала, что после смерти человека, которого обвинили во всем, все для нашей семьи закончится. Но нет. Я просто не ожидала всего того, что с нами происходило. Я не хотела уезжать, помещать своих детей в чужую культуру… Но я все эти 11 лет прожила в страхе и ничего не наладилось. В Польше, несмотря ни на что, я спокойна за себя и своих детей. Здесь мы в безопасности.
Я помню, моему старшему сыну дядя давал машину. И сын все время жаловался, что его всюду преследует бронированный УАЗик. За ним следили. Сейчас, когда мне объясняют отказы в убежище, я думаю, будто я еще должна чем-то еще пожертвовать. Я должна еще кого-то потерять, чтобы они поверили, что у меня есть угроза жизни там.
— Вы рассматриваете возможность просить защиту в другой стране?
— Да, рассматриваю. Я уже здесь оставаться не хочу, хотя не знаю, что будет дальше. Но в Россию я вернуться не могу. Пока точно — нет.