30 октября 1992 года начался вооруженный конфликт в Пригородном районе, в результате которого погибли сотни ингушей, тысячи людей были вынуждены оставить свои дома. В годовщину этой трагической даты в редакцию “Фортанги” поступило письмо из Осетии — от детского врача Алана, который делится своей личной историей — от ненависти к ингушам до полного переосмысления этой вражды.
Он вспоминает события осени 1992 года, трагедию Беслана и внутреннюю борьбу, которая привела его к пониманию, что осетины и ингуши могут и должны жить в мире. Алан поднимает вопросы о причинах вражды, призывает к открытию архивов и к пересмотру земельных вопросов. Он надеется на примирение между народами.
«Фортанга» публикует письмо без изменений, с небольшими пунктуационными правками.
«Да, я ненавидел ингушей так же, как и все осетины. Я не получал каких-то позитивных историй — мужики в нашем селе всегда рассказывали ужасы.
Мне было 12 лет, когда началась война между ингушами и осетинами. У нас в деревне мужики собрались: кто-то с ружьями, кто-то с ножами, везде на площади горели костры. Мы пошли с папой на площадь. На папе была телогрейка, новые кирзовые сапоги и норковая шапка. На мне тоже были кирзовые сапоги, и я был так рад. В целом, я вообще был рад, что пойду на войну с папой. В нашей деревне ждали, что скоро будут раздавать автоматы, и я так хотел получить автомат, для меня это была какая-то, наверное, мечта. Я видел войну через призму фильмов о Второй мировой войне. И я думал, что мы пойдем в атаку, я буду рядом с папой, папа сильный, и мы победим ингушей.
Уже по нашей деревне ездили БТРы, на них приезжали к школам парни, и мы облепляли их. Мы залезали на них и могли зимой кататься, неважно — снег или минус 20. Это был какой-то праздник, мы были защитниками. Мы готовы погибать за нашу родину. Все было заряжено на борьбу с врагом. В школах учительницы говорили о войне, о том, как на нас напали ингуши, что мы должны вести себя хорошо и ответственно, иначе из нас выйдут плохие защитники. После уроков мы шли по улицам и по-детски тренировались в борьбе, представляя, как будем бороться с ингушами в окопе.
Война шла недолго, ну, в нашем представлении, по крайней мере, я так помню. В нашей деревне были двое погибших. Они погибли в самом начале войны. Я очень помню, как их хоронили. Туда шли все школы, невозможно было пройти мимо этих похорон. Дети классом старше нас стояли там с пионерским салютом у ворот. На кладбище женщины кричали, как положено по традиции. Они кричали проклятия в сторону ингушей. Мы, мальчики, стояли и клялись мстить до конца жизни за наших ребят.
После войны по улицам ходили люди в камуфляже — это были ветераны той войны. Все чаще мы встречали их сильно пьяными, и они все чаще вызывали у нас какое-то противоречие. Вроде бы мы ожидали от них поведения героев, но видели, как они спивались и превращались в каких-то алкашей. В конце концов, они как-то тихо исчезли: кто-то спился, кто-то сошел с ума, кто-то скололся.
Я повзрослел.
Окончил медицинский институт, уехал за границу. Довершал образование во Франции. И вот шок — произошел Беслан. Наверное, я превратился в монстра: я летел домой, желая поскорее добраться и начать войну. Положить всему конец и наконец разобраться с ингушами. Я застал третий день в Беслане — это был последний день, когда начался штурм. Я бегал с детьми, спасал, плакал и клялся отомстить. Казалось, не было причин прощать ингушей. Я был готов умереть, унеся за собой как можно больше врагов, и верил, что это принесет мир Осетии.
Я начал работать кардиохирургом, и однажды мне привезли ингушского ребенка. Нужно было оперировать. Я сидел в кабинете, изучая анализы, когда в дверь постучал мужчина моего возраста. Ибрагим. Он спросил, я ли тот хирург, который будет бороться за жизнь его ребенка. Я кивнул, представился: Алан. Он сел. В его глазах были слезы, он просил спасти его ребенка. Я молчал, смотрел на него и в окно, отвечал только на простые вопросы. Мне хотелось спросить, почему ингуши ненавидят нас, за что… но вдруг я осознал, что мы говорим на одном языке, у нас схожие страхи.
Мы разговорились, и я спросил, что он помнит о войне. Он рассказал, как шел с отцом на площадь, радовался скорой победе над осетинами, мечтал о мире. Как они уходили из села, как чужой мужчина нес его на плечах через лес, спасая от осетин, как погиб его отец. Он рассказывал, как его одноклассники клялись отомстить осетинам. И сам он, храня отцовский нож, мечтал о мести. Все как у нас. Я тоже хранил отцовский нож.
Когда он закончил, я спросил, какие гарантии ему нужны, чтобы не сомневаться, что я спасу его ребенка. Он попросил присутствовать на операции, но я объяснил, что это невозможно. Я сказал, что могу лишь оставаться честным перед собой и работать в рамках закона. Операция была трудной, но мы спасли ребенка. Когда я вышел в коридор, Ибрагим стоял с родственниками. Все замолчали, глядя на меня, и я ему улыбнулся. Он зарыдал, сел на скамейку, и я сел рядом. Мне так хотелось рассказать ему о своей ненависти и мести, но это стало уже неважно.
По ходу взросления я общался с более взрослыми людьми. Мой кругозор расширялся. Я начинал понимать, что с соседями по улице плохо жить нельзя. Я начал читать историю разного периода. Я читал о мухаджирах-осетинах, которых ингуши спасали из казематов коммунистической власти, пришедшей на Кавказ. Как старейшины ингушей под свои гарантии вытаскивали осетин из расстрельных списков, а потом переправляли их в Турцию. Ингуши перестали казаться зверьми.
Я начал ездить в Ингушетию, встречаться с коллегами, и оказалось, что это обычные люди, без желания сварить меня или убить. Я все равно оставался осторожным, дружить еще не смел.
Шли годы, и я наткнулся на большой массив документов по конфликту 1992 года между Осетией и Ингушетией в одном из учреждений Северной Осетии. Документы были узкого профиля и не давали полной картины. Тогда я запросил материалы по конфликту 1992 года в трех ведомствах: Генеральная прокуратура, Военная прокуратура и Контрразведка.
Именно эти три организации вели расследование событий между ингушами и осетинами. Оказалось, дело было засекречено, хотя, вообще-то, я ожидал, по всей логике, что дело должно быть открытым. Хотя бы ради того, чтобы наказать всех участников преступлений. Но дело закрыто и от ингушей, и от осетин. Интересно, почему?
Неужели создание тайн и секретов способствует налаживанию мирного диалога? Нет, конечно. Лично я считаю, что это порождает больше кривотолков и тайн, которыми питаются народы, продолжая ненависть друг к другу. Если нечего прятать федеральному центру, то открывайте дело, чтобы мы смогли разобраться в преступлениях с обеих сторон и наказать.
Очень важной вехой остаются без вести пропавшие с обеих сторон. В ситуации с без вести пропавшими вообще нет и не было никакого продвижения.
Ощущение, что власть ждёт, когда все вымрут и наконец все всё забудут. Но, уверяю, никто ничего не забудет, и всё это будет жить в историях и разговорах общества.
Со временем, конечно, все свои взгляды на счёт своих соседей я полностью пересмотрел. Конечно, нам ингуши не враги и не могли ими быть. Копаясь в истории, оказывается, что сотни фамилий ингушей — это родственные фамилии осетин, оказалось, что в Осетии были сотни ингушских невест, а в Ингушетии — сотни осетинских. Как ингуши могут быть нам врагами, в данном случае не совсем понятно.
Острым вопросом между ингушами и осетинами остаётся самый главный вопрос: это территории, которые нам передали после изгнания ингушей в Казахстан. Моё мнение по данному вопросу следующее.
Нам ворованное не нужно; это ворованные советской властью земли, переданные нам не знаю для чего. Ворованное надо вернуть — и не только осетинам, а всем народам, которым в данной ситуации достались земли соседей. Если мы хотим жить на этих землях, то давайте построим дома осетинам там же, если ингуши разрешат, но ингушам вернём дома их отцов.
Я другого решения не вижу и, кажется, другого и нет. Между нами пролилось немало крови. Мы должны найти друг для друга нужные слова, чтобы наконец поставить точку в пролитии крови. Когда-нибудь мы сотрем границы — это будущее народов Кавказа. И будет стыдно нашим будущим поколениям за нас, потому что кровь проливали за два гектара огородов, что с этой стороны, что с той стороны.
Конечно, в этом тексте мои соплеменники увидят, что я — ингуш и придумал эту историю; ингуши, возможно, увидят удобный текст. В целом, мне всё равно, кто что увидит. Я пишу о целях достижения мира и не стараюсь кому-то угодить или не угодить. Как говорит турецкая поговорка: Родина для нищих, земля для богачей.
В наших республиках проблема не в отсутствии земли, а в наличии плохих чиновников, неумелых и неграмотных. Даже те земли, которые сегодня используются народами, — это самое неэффективное использование пахотных земель. Есть три колониальных товара, которые выращивают в колониях, и кукуруза в этом списке. Посмотрел, как эксплуатируются земли Европы: овощи, фрукты, консервация и глубокая переработка продукта. Ни в Ингушетии, ни в Осетии нет эффективности в эксплуатации земель. Мало того, они захвачены местными князьями.
У нас много внутренних проблем, и основная — нищета народов. Всё это невозможно решить без кооперации двух народов — ингушей и осетин. Это станет стартом новой истории и реабилитации отношений, что даст возможность снова договориться о мире, чтобы не допустить больше таких массовых побоищ, что были в нашей истории. Никогда осетины и ингуши не воевали друг с другом, кроме 1992 года, — мы не хронические враги. Нам подсказали, что мы можем быть врагами, и мы повелись на это. Давайте сегодня в этот день задумаемся не над победой осетин над ингушами или ингушей над осетинами.
Давайте задумаемся о победе над войной. Нам надо победить войну. Осетины и ингуши могут стать примером урегулирования конфликтов».
С уважением, детский врач Алан
