Алена Садовская, журналистка. Почему «ингушское дело» касается каждого, как минимум, южанина. (Орфография и пунктуация автора сохранены).
Напишу последний публичный пост. Это то, что я сказала бы в суде по «ингушскому делу», если бы меня спросили, но, к сожалению, мысль о том, что я могла бы тоже выступить как свидетель, пришла мне в голову слишком поздно, и меня уже невозможно допрашивать, потому что я много раз была на заседаниях и слышала допросы других свидетелей.
Во-первых. Я, так уж вышло, освещала так называемое «ингушское дело» буквально с первых моментов. Я Ингушетией вплотную занялась, когда там началась движуха за возвращение прямых выборов главы, в мае-июне 2018 года.
Да, не все это знают, но на Кавказе люди не могут выбирать руководителя своего региона даже номинально, даже «для галочки», как это происходит в других местах.
В мае 2018 года я заметила какие-то дискуссии в соцсетях, видимо, что, мол, хотим митинг за прямые выборы главы (в сентябре должно было быть переназначение Евкурова). И стала общаться с разными там политическими деятелями на эту тему, в том числе я освещала для издания, в котором тогда работала, «Кавказ.Реалии»*, митинг 2 июня. Его организовывали несколько политических сил совместно, заявку подавало отделение партии «Защитники Отечества». Всё это отражено во множестве новостей про этот митинг и про попытку проведения нового митинга, которые я писала всё лето для «Кавказ.Реалий»*.
В тот период, до осени 2018 года, я не знала никого из тех, кого сейчас судят в Ессентуках, кроме Малсага Ужахова. Все мои спикеры тогда были другими! Это и Микаил Хучиев, глава регионального отделения партии «Интернациональная Россия», ныне, к сожалению, покойный, и Тимур (Тамерлан) Абадиев, и Сараждин Султыгов, и Дауд Гаракоев — это те люди, чьи комментарии были в моих новостях лета’2018. Да, там был, среди прочих, Малсаг Ужахов, но не он один. Это выглядело как совместная попытка целого ряда политических сил провести митинг за прямые выборы главы.
Никаких других требований они мне не озвучивали — даже отставки Евкурова, более того, я помню, что говорилось что-то типа «Да пусть бы даже Евкуров принял участие в этих выборах и выиграл, но мы хотим, чтоб были выборы, а не назначение!». Не помню точно, кто это мне говорил, но говорили.
Никого из тех, кто сейчас обвиняется в якобы создании не позднее мая 2018 года экстремистского сообщества — то есть
Ахмеда Барахоева, Мусу Мальсагова (помимо Ужахова), а также из тех, кто обвиняется в последующем присоединении к этому сообществу — Багаудина Хаутиева, Бараха Чемурзиева, Исмаила Нальгиева, Зарифу Саутиеву — я до осени 2018 года не знала!
И даже удивилась, помню, потому что я всё лето на связи с Ингушетией, знаю там кучу народа, вроде, а потом начинается ситуация с границей — и люди полностью меняются, я и не знаю никого, как будто бы всё лето не разговаривала постоянно с ингушскими активистами! Никакой преемственности от мая-июня к сентябрю-октябрю я не ощутила, а даже, подчеркну, наоборот: было сильное удивление, как всё поменялось, и появились какие-то совсем другие люди! То, что с октября я начала разговаривать уже с ними, также отражено в моих текстах на «Кавказ.Реалиях»*.
Это первое, что я могу сказать как журналист, пристально следящий за Ингушетией именно с 2018 года.
Второе. Я отчетливо помню разговоры — а с октября 2018 года до марта 2019 года у меня их было с разными активистами немало, и некоторые длились и по 40 минут, и по часу, и они были часто не под запись и не для текстов, а «для понимания ситуации» — что многие, с кем я тогда общалась, просто как мантру повторяли: «Мы всё будем делать в рамках закона, мы идем только правовым путем». Это было постоянно, рефреном! То судились они там — вы помните сами, и Конституционный суд Ингушетии, и Конституционный суд России, куда Евкуров подал после того, как КС РИ признал незаконным соглашение по границе… Суды, мирные митинги, обращения — они намерены были действовать именно так, и я это помню очень хорошо.
Я даже удивлялась, помню, когда они собрали эти 50 тысяч подписей жителей республики и повезли в Кремль. Думала: «Господи, да неужели ж в Кремле не в курсе, как и что, как это наивно!». Но они говорили: «Нет, нет, мы пробуем все правовые механизмы, которые возможны».
Я сейчас не скажу, кто конкретно говорил мне это, но что говорили неоднократно — в этом я уверена!
Это то, что я зафиксировала, плотно работая в 2018-2019 гг. по региону как журналист. И о чем я бы сказала в суде, если бы меня допросили.
И третье. Это уже не свидетельство, а скорее отношение — важный момент. Много говорят о правовом аспекте — что нет доказательств их вины, что гособвинение за весь процесс ничего даже предъявить не смогло. Ничего нет фактического, пустота — это прекрасно видно, если присутствовать на заседаниях. Прокурорам сказать — нечего, спросить — не о чем. У них нет ничего! Кто с кем когда хотя бы раз что-то бы обсудил, и это бы записали, допустим, или кто-то бы с кем-то где-то встретился, что-то противозаконное передал… Ничего. Только абстрактные слова о том, что они вот лидеры, они создали экстремистское сообщество — и всё тут.
При этом куча доказательств со стороны защиты — что Ахмед-хаджи Барахоев чуть ли не на щиты ложился, чтоб предотвратить столкновения, и это зафиксировано на видео; что остальные лидеры также призывали людей к порядку и к тому, чтобы спокойно разойтись с площади, и это зафиксировано на видео; что экспертизы, которые были проведены на этапе следствия самими следователями и которые не подтвердили версию следствия, следователи из дела потихоньку убрали, понимая, что это разрушает их версию; что экспертизу слов Зарифы Саутиевой «Не ломайте строй и т.д.» проводил эксперт из Чечни, который в принципе не мог этого делать по своей специализации; и проч. Там уже полреспублики пришло как свидетели, участники митинга, и сказали, что никто их ни на что не организовывал, а подсудимых они и не знали даже, пока их не посадили.
С правовым аспектом понятно — и об этом много говорят, и я писала об этом в своих статьях.
С гуманитарным тоже всё понятно — под стражей, в СИЗО держат уже 2,5 года двоих пожилых людей, и, при том, что вина их не доказана, домашний арест им категорически не позволяют — и еще не известно, на сколько их осудят. Больных стариков, 67 лет, 69 лет! Также есть заболевания у Зарифы, да и другие арестанты выглядят так себе. В тюрьме никому не хорошо. У них остались дома дети — большинство там многодетные. В том числе у кое-кого — больные дети, инвалиды, больные родители. Которые теперь без отцов, без сыновей, жены там тянут это всё в одного.
И ведь о ком речь?.. То преподаватель, который всю жизнь работал в питерском вузе и вернулся на родину как раз за больными родителями доглядывать, то историк — сотрудница музея, то юристы, то сотрудники системы здравоохранения. Там сидят исключительно интеллигентные люди все, и не последние люди! Да, возможно, в Ингушетии и есть индивиды с экстремистскими склонностями, но это точно не они!
Но об этом всем уже много говорилось. А я хочу сказать о важном тоже аспекте этого дела — политическом. О котором говорят не так много, потому что, полагаю, боятся — чтоб их самих, кто это скажет, в экстремизме не обвинили. Ну, я надеюсь, ко мне вопросов не будет, если я это все-таки озвучу, что другие произносить боятся.
Смотрите, я следила за этими событиями с самого начала и даже была, в каком-то смысле, в них включена — общалась с активистами, писала про них, про все события.
Когда в апреле 2019 года их всех начали сажать, да еще так массово, у меня был шок! Шок! Я помню этот страшный апрель, слава Богу, сейчас уже похуже, а год-полтора помнила очень хорошо. Как они пропадали все. Вот — был человек, вы по телефону только что разговаривали. А потом вдруг на следующий день — хоп! и нет его, телефон больше недоступен, его посадили, и когда вы в следующий раз поговорите — не известно! Они как будто бы умирали все, понимаете?.. Когда Зарифу задержали, я плакала — и так и не смогла прочитать сообщения от нее, у меня там висели непрочитанными, она за пару дней до этого мне писала. Ее как будто убили, не знаю. Всё — вот была Зарифа, а теперь нету! И так было со всеми!
У меня настолько был шок тогда, от всех этих событий, что с мая по сентябрь 2019 года я просто не могла работать, вообще. Я не видела смысла, не поднимались руки… Вот — только что у тебя была живая республика, с какими-то там движениями, организациями, то «Опора Ингушетии», то «Выбор Ингушетии», то какой-нибудь там Ингушский комитет. Куча-куча всего была. Да, они могли не очень ладить между собой, там бывали противоречия, но это было живое, активное гражданское общество! А стала вдруг — выжженная земля!!.. Ничего. Всё закатано в асфальт, никого не стало. Лично меня это раздавило надолго — да, меня тоже это травмировало, хотя я была просто журналисткой, которая на протяжении года общалась с этими людьми и писала про их там митинги-петиции! Я не принимала в этом участия, я не ингушка, это не моя родная республика. И то — я была полностью раздавлена, надолго, я получила — ну да, травму! А теперь представьте — что произошло с теми, кто был частью этого, народного протеста, с ингушами?..
Вот, можно сказать — да мало ли, ну, судят за экстремизм невиновных, кого в нынешней России этим удивишь, это происходит сплошь и рядом с политическими активистами. Но я настаиваю: нет, это не рядовое дело, которых, к сожалению, и правда много у нас, когда просто обвинили невиновных — за пикетик, за участие в чате. Это дело требует особого внимания, и я сейчас объясню, почему.
Ингуши — нация, получившая целый ряд травм в XX веке, и эти травмы были связаны напрямую или опосредованно с государством. Тяжелейших травм. Это и депортация, и события 1992 года. В начале 90-х в Ингушетии был референдум — не хотят ли они присоединиться к Ичкерии, и ингуши решили, что не хотят, они решили остаться в составе России, но! — они ожидали исполнения закона о реабилитации репрессированных народов. И они уже 30 лет ждут этого исполнения, оно не происходит. И это длящаяся травма тоже. У людей есть ощущение очень большой несправедливости, которая была в отношении них неоднократно уже совершена!
В 2018 году они получили еще одну травму — когда по-тихому, не спросив у народа, передали часть территории теперь уже Чечне. Ударив по и без того очень болезненному для ингушей вопросу. На тот момент это была очень сильная травма, но, как мне кажется, к какому я выводу прихожу, общаясь с ингушами — то, что произошло после, стало еще даже большей травмой и большим унижением. То, как растоптали в одночасье республику, которая ничего плохого-то не делала, а только пыталась добиться соблюдения закона, как посадили кучу невиновного народа, в том числе этих восьмерых (включая Ахмеда Погорова), которые теперь стали символом в глазах людей, героями, их возвели на пьедестал — и в их лице идет суд над всеми ингушами! И это подтверждается даже тем, как они теперь стали записывать обращения, требуя от суда справедливого решения в отношении «лидеров» — то из сел каких-то, то еще откуда. Мне кажется, люди воспринимают этот суд очень болезненно — и в случае серьезных приговоров это останется еще одной очень большой обидой в сердцах. И у этого могут быть очень, очень плохие политические последствия!!.. Через 10 лет или когда.
И основа под эти плохие последствия закладывается прямо сейчас в здании Ессентукского городского суда! Это не просто «Ну, осудили несколько невиновных, да обычное дело». Нет. Нет.
Там вот выступал бывший глава МВД Ингушетии Дмитрий Кава — его показания уже есть в интернете. И что он сказал? «Приказ на разгон митинга пришел из федерального центра». И по суду тоже всё идет из федерального центра, и Зарифу тоже обратно в СИЗО не Ставропольский краевой суд вернул (менее, чем за неделю, в обход всех правил) — ну, мы же понимаем, что это так. Но! Люди, которые живут в федеральном центре и раздают такие указы-приказы, они в федеральном центре и останутся! Или даже, может, за границу потом уедут.
А жить тут — нам. Мне, судье Кисловодского городского суда, его помощнице, прокурору, который сейчас вот кашу жует, пытаясь выполнить невыполнимую задачу и создать хотя бы видимость того, что у обвинения что-то есть. Нам — и нашим детям! Жить тут. А те, кто из федерального центра приказы раздает, они тут жить не будут, и с очень плохими политическими последствиями того, что сейчас происходит на суде над ингушами, столкнутся, в перспективе, точно не они. А мы. Поэтому — может, стоит подумать, а надо ли выполнять такие указания и сажать невиновных людей, за которыми стоят еще сотни тысяч людей, и без того травмированных по самые уши?..
Вот, что я бы сказала суду и прокурору, если бы меня спросили, но кто меня спросит, да и кто я — просто журналистка, которая сблизилась с этой республикой и с этими людьми за последние три года и делает такие вот печальные предположения, чем это всем нам, не дай Бог, обернется…
Мир всем! Пусть Россия, в том числе Ингушетия, рано или поздно станет свободной, счастливой и справедливой!
* издание включенo в список иностранных СМИ, выполняющих функции иностранного агента, составленный Минюстом России.
