«Завхоз 2-го дома Старсобеса был застенчивый ворюга. Все существо его протестовало против краж, но красть он не мог. Он крал, и ему было стыдно. Крал он постоянно, постоянно стыдился и поэтому его хорошо бритые щечки всегда горели румянцем смущения, стыдливости, застенчивости и конфуза».
Холодным солнечным утром первого месяца зимы (20 декабря 2019 года) именно этот отрывок из знаменитого произведения Ильфа и Петрова крутился в моей голове. В момент оглашения очередного постановления о продлении меры пресечения (4-го по счету) судье Ессентукского городского суда вдруг стало плохо. Читку документа она начала за здравие, а вот закончила чуть ли не за упокой. Сильный, поставленный голос после нескольких предложений вдруг изменился, дрогнул, ослаб. На глазах у автора текста неожиданно появились слезы, руки задрожали, ритм дыхания ускорился, кислорода стало катастрофически не хватать. Были слышны всхлипы…
«Неужели!?», — подумал я в сердцах. Это было вовсе не злорадство и уж тем более не желание вреда здоровью судьи. Просто грешным делом я на минуту подумал, что наконец впервые, почти за 8 месяцев нахождения под арестом судьба свела меня со служительницей Фемиды, для которой не чужды человеческие качества и эмоции. Судья — человек, а не робот в мантии, монотонно зачитывающий постановления и приговоры с равнодушным лицом Сквидварда из мультсериала «Спанч Боб».
Человек, для которого некий Нальгиев не просто обвиняемый и заключенный, враг государства, опасный преступник, фигурант очередного уголовного дела, которого нужно изолировать от общества, а еще и человек, такой же как и все.
В то же время да, я не сомневался, что меру пресечения мне продлят и оставят под арестом, несмотря на очень миниатюрные (дохлые) доказательства следователя и прокурора. Но сам факт гуманности и чувствительности судьи Лебедевой О.В. не мог не растопить каменное сердце хладнокровного горца, «подрывника» конституционного строя. Ох уж эти женские слезы. Ты можешь быть бесконечно прав, но какой в этом смысл, если на глазах у твоей судьи слезы. И пусть она будет «голубой судьишкой» по аналогии с «голубым воришкой» из «12 стульев», все существо которой протестует против засуживания, но не засудить которая никогда не сможет. Которая засуживает и которой бывает стыдно, а потому стыдиться и плачет она всегда.
Я готов был простить все. Одна за другой мысли сменяли друг друга. Был момент, когда мне показалось, что судья прониклась чувствами симпатий к протестантам. А может это я испытывал все те же чувства по отношению к ней. Как говорится, любви все режимы покорны.
Стокгольмский синдром активно раскидывал свои метастазы по нервной системе больного арестанта, начиная от самого сердца и кончая краешка мизинца левой ноги. Застыв, я наблюдал за происходившим, пока не отреагировал Андрей Сабинин. Он прервал идиллию, обратившись к молодой секретарше, которая не совсем понимала, что происходит и что нужно делать (как и все мы, за исключением первого), сказав, что у судьи, скорее всего, сердечный приступ. Пока та открывала окно в надежде впустить свежий воздух и сбегала за стаканом с водой, прокурор Миронов Д.В. (заменивший вчерашнего гособвинителя Брехова А.В.), жизненное кредо которого гласит «обвиняй любого», успел бросить в мою сторону «это все из-за тебя». Как обычно, нашли крайнего, подумал я.
Тем временем судья Лебедева даже не думала останавливаться. Не прекращая чтение, она в одной руке держала постановление, а второй держалась за стол, стараясь устоять до победного конца. Но ноги предательски подкашивались и отказывались ее слушаться. Со стороны это выглядело как финальная сцена из голливудского фильма, когда главный герой ценою собственной жизнью спасает все человечество. О чем думала в тот момент сама Лебедева — представить сложно. Но спасать чью-либо жизнь, по крайней мере мою, она явно не спешила. Ей не понять тоску одинокого индейца. Впрочем, как и мне, потому что я одинокий ингуш, у которого есть семья. И у которого есть огромное количество друзей и доброжелателей. Салам вам всем, респект и уважение.
Наконец, услышав наши просьбы (я тоже искренне переживал за нее и просил взять паузу), судья все же соизволила сделать небольшой перерыв, а потом уже сидя дочитала оставшуюся часть постановления. Во время тайм-аута секретарша сказала, что ее начальница не спала и не отдыхала весь вчерашний день, а домой ушла лишь после 2 часов ночи. То, что днем ранее у нее был тяжелый рабочий день, я знал не понаслышке. Благо не легким он был и для нас. Первыми из Ессентукского ИВС вывели Малсага и меня. Председателя Совет тейпов ингушского народа завели в зал судебного заседания, а меня в зал ожидания. Начавшийся в 9 утра процесс по мере пресечения Ужахова закончился к 5 часам вечера. Естественно, как всегда, с продлением ареста. Потом пришла моя очередь — так долго наши судьбы на судах не решались.
Процесс, наконец, начался, был оглашен состав суда, участвовавших в деле лиц. Меня ознакомили с моими правами и обязанностями, отводов я не заявлял. Формальности были соблюдены, дело оставалось лишь за малым, но не тут-то было. Лебедевой была присуща принципиальность в мелочах там, где она вовсе не требуется. Отсутствие понимания таких понятий как буква и дух закона — это все про нее. С самого утра родственники приехали на суд и почти 10 часов ждали начала процесса, чтобы потом узнать, что запустят не всех. Зал по традиции выбрали самый маленький, где есть лишь два свободных места рядом с адвокатами. Другую скамейку заняли конвоиры. На лавочке в клетке было достаточно свободных мест, но туда кроме меня никого не впустили. Несмотря на это, судья поначалу не хотела запускать группу поддержки, но после долгих переговоров фейс-контроль прошли мама и брат.
На просьбу впустить в зал суда оставшихся в коридоре служительница Фемиды ответила, что сидящих мест больше нет и она не хочет ущемлять права людей. «А то еще завтра напишут в СМИ, что я не уважаю и не соблюдаю права человека, и что на моих процессах люди стоят», — безапелляционно, с железобетонным тоном прозвучало из уст Лебедевой. Однако мое черное нутро не выдержало и я с упреком выпалил: «Лучше бы вы к самой сути процесса и его содержанию относились также внимательно и принципиально вместо того, чтобы придавать важное значение таким показушным мелочам». «Откуда вы знаете, обращаю ли я такое же внимание к сути процесса?», — вполне справедливо спросила она недовольным тоном и презрительным взглядом, учитывая, что процесс еще не начался. «Я вижу, как вы работаете», — выплеснул я очередную порцию яда и, как стало известно чуть позже (на следующий день), все-таки был прав.
Обменявшись любезностями, разрешив (как казалось) все мелкие вопросы, мы с чистой совестью (каждый со своею) начали процесс. Судья повторно разъяснила наши права и обязанности, уже казалось бы суди — не хочу. Однако выяснилось, что не уведомили Сергея Денисенко, который ранее являлся моим защитником. Лебедева отказалась проводить процесс, пока его не уведомят. Началась паника, следователь Гафаров Ф.С. начал судорожно обзванивать какое-то начальство, скорее всего его бесстыдство самого Нарыжного, но дело с места не сдвинулось. Сабинин и я просили продолжить едва начавшийся процесс. Говорили, что мы согласны продолжить без уведомления Денисенко, но рефери была неумолима. Не менее получаса у нас ушло на разрешение сей ситуации.
Все выглядело комично — почти 8 месяцев на основании басен и сказок ГСУ по СКФО я (как и остальные фигуранты дела) нахожусь в СИЗО. Все мыслимые и немыслимые права попраны. В материалах дела допущены грубейшие нарушения, серьезные ошибки, уйма несостыковок, откровенная клевета и ложь. О том, что все дело — чистая фальсификация, знали абсолютно все, но для судьи это не так важно. Куда серьезней проблема с неуведомленным адвокатом, который из дела давно уже вышел. Вскоре все закончилось — как и каким образом — я так и не понял. Но был рад, что наконец премьера начнется. Я никуда не спешил, и в принципе, был готов коротать время в окружении свободных людей (пусть и в форме), если бы не одно «но». Я беспокоился за своих родственников, уставшие и измотанные 10-часовым ожиданием они еще должны были ехать домой зимней ночью и это меня сильно тревожило.
Уходить до окончания процесса они наотрез отказались и пробыли там до самого конца. Началась читка материалов дела. Справедливости ради стоит отметить, что госпожа Лебедева была первой из судей, кто ознакомил меня с моим делом, за что я ей искренне благодарен. Процесс читки обычно нудный и не совсем приятный момент, где перечисляют ходатайства следователей, оперов, результаты экспертиз, их назначения, показания потерпевших (они все как под копирку), свидетелей и т.д. Монотонное чтение продолжалось, пока не началось самое интересное, по крайней мере для меня. В этот момент я невольно подумал — где же вы были до сих пор, с запоздалым признанием… эх, на воле бы[ла бы] такая реклама: «Нальгиев имеет общественный и политический авторитет… Может организовать несанкционированные акции через людей, находящихся под влиянием его авторитета, надавить на свидетелей, потерпевших, помешать следствию и т.п. Имеет обширные связи как в России, так и за рубежом вплоть до руководства некоторых государств».
Вместе с этими словами судьи зачастилось мое сердцебиение, кровь разогналась до скорости 250-300 км/ч, эго поднялось до высоты пятиэтажного дома… Один минус — зрителей было мало и момент никто не снимал. Не такой я себе представлял свою минуту славы, пик популярности. Ну и ладно. Я отчетливо понимал, что нельзя просто так стоять, надо что-то делать. Меня расхваливает следственная группа ГСУшников по особо важным делам, всеобщее признание зачитывает вслух служительница Фемиды, ни говоря о том, что прокурор Брехов подтверждает подлинность каждого сказанного слова.
Не долго думая, я решил, что уместнее всего максимально эффектнее и эффективнее будет сделать коронную вертушка Ван Дамма. Высокий прыжок и шпагат в воздухе. Задумка была отличной, но исполнить ее было не суждено. Виною всему маленькая клетка. Эх, если бы ни она. Правда потом я вспомнил, что еще у меня нет и никогда не было такой растяжки, как у знаменитого актера, что меня очень сильно расстроило.
Время шло, абзац с хвалебной одой заканчивался, и я принял самый оптимальный вариант (как мне показалось) для человека в клетке. Я расправил свои крылья, насколько это у меня получалось (внешне ничего не изменилось) и начал демонстративно ходить вальяжной походкой Макгрегора. Сказать честно, зрелище было так себе, не совсем подстать суду и творчеству голубых мундиров. Еще я успел что-то попутно кинуть в адрес стороны обвинения: мол, наслаждайтесь, пока я еще живой. Судье мое поведение и реплики не понравились (как и я сам), та быстро спустила меня с небес на грешную ессентукскую землю, сделав первое и последнее замечание. Она дала понять, кто в зале хозяйка.
Абзац закончился и человек в клетке наконец успокоился. Из уст судьи я узнал о существовании справки судьбы. Лебедева зачитала творение двух мастеров пера (жанра фантастики) и по совместительству оперов 2-го отдела центра «Э» ГУ МВД по СКФО Нахушева И.Х. и Паштова К.Х. Согласно их сведениям, я, Нальгиев Исмаил, являюсь приверженцем радикального ислама, общаюсь исключительно с радикалами и являюсь их лидером. Под подушкой храню пистолет, перочинный нож и гранату, на завтрак кушаю своих врагов, а на обед и ужин их детей и родителей. Еще в моем тейпе были двое боевиков, которых убили в КТО много лет назад. Из-за этого у меня возникло ненавистное отношение к государственной системе. В любой момент я могу организовать вооруженное восстание, а потому выпускать меня ни в коем случае нельзя, ибо это будет равносильно гибели сверхдержавы. К слову, аналогичные справки-убийцы фигурируют не только в делах каждого обвиняемого по «ингушскому делу». В делах Адама Ажигова, Вахи Барахоева и Ибрагима Мужахоева, в отношении которых уголовные дела были прекращены, т.к. они доказанно не находились на площади в Магасе, тоже предоставлялись справки, на основании которых Ажигову и Мужахоеву избиралась мера пресечения в виде ареста на 2 месяца.
Читка закончилась, Андрей потребовал вызвать в суд горе-оперов, дабы они ответили на парочку наводящих вопросов. В ходатайстве нам отказали, но судья в постановлении сделала небольшое отступление. При вынесении постановления о продлении меры пресечения справку во внимание она не принимала, т.к. та не подтверждена фактическими обстоятельствами, но срок содержания под стражей все равно продлила. Далее слово дали стороне обвинения и тандем в голубых мундирах начал (говоря простым языком) объяснять, почему до наступления весны я должен находиться под арестом. Как обычно буднично звучало, что в случае изменения меры пресечения я могу надавить на свидетелей, скрыть или уничтожить важные доказательства, о существовании которых не знает никто (даже я), может помешать следствию и воздействовать на потерпевших, продолжить заниматься преступной деятельностью, может скрыться от следствия, ранее находился в федеральном и международном розыске и т.п. Как обычно, следователь перечислил 97-ю статью УПК РФ, не приводя ни одного доказательства, а прокурор его поддержал. Хотя согласно все тому же УПК (глава 11, ст.85, п.4), представители стороны обвинения должны сообщать, проверять и оценивать не только обвинительные, но и оправдательные доказательства (эти требования вытекают из статьи 74, ч.1 УПК РФ), а тут о какой-либо оценке или проверке речи даже не идет.
Потом наступила наша очередь и дуэт Нальгиев — Сабинин задал интересовавшие их вопросы. На фоне серых Гафарова и Брехова мы выглядели также, как Джон Траволта и Самуэль Джексон на фоне грабителей той забегаловки из «Криминального чтива».
— На представленной копии подписки о невыезде нет моей подписи и о ее существовании я не знал. Там лишь подпись (доблестного) Нарыжного, так?
— Да.
— Каким образом и зачем она тогда приобщена к делу?
— Это делается специально. Прежде, чем объявлять человека в розыск, нужно выписать подписку о невыезде.
— Т.е. меня объявили в розыск на основании документа, о существовании которого я не знал?
— Да.
Но самое интересное, что на сайтах МВД, Следственного комитета я в розыске не числился. Во время проверки паспорта на федеральных постах меня спокойно пропускали, желая счастливого пути. Однако после задержания в аэропорту Минска, спустя три часа, я был объявлен в федеральный и международный розыск. То же самое подтвердил в зале суда и сам Гафаров.
— Есть в деле хотя бы одно показание свидетеля, потерпевшего или кого-нибудь еще против Нальгиева?
— Нет.
— Вы ссылаетесь на большой объем дела и его сложность, прося суд продлить меру пресечения, как и в прошлый раз. Т.е. у вас в ходатайстве все те же доводы, которые были перечислены три месяца назад. Скажите, сколько следственных действия было проведено за последние три месяца с момента последнего продления с участием Нальгиева?
— Я не знаю.
— А я знаю. За пять последних месяцев с моим подзащитным не было проведено ни одного следственного действия. Его просто держали в СИЗО все это время без цели проводить следственные действия.
— Касаются ли Нальгиева статьи 239, 330, 212 УК РФ, о которых вы говорите, когда ссылаетесь на сложность дела и его большой объем? Прямо или косвенно?
— Нет.
— Данные о потерпевших скрыты, все они являются сотрудниками правоохранительных органов. Их лиц я не видел, они были в масках. Более того, ни один из них не давал показаний против меня. Не говорил, что я кем-то управлял или наносил кому-либо удары. Объясните, если против меня ничего нет, то зачем мне давить на кого-то и каким образом я могу оказать влияние на представителей правоохранительных органов?
— ….
Последний, риторический вопрос явился таковым не потому, что я так задумывал, а из-за того, что я не смог получить на него ответа. Еще множество вопросов прозвучало в зале суда, но у стороны обвинения на них не нашлось ответов. Судья молча слушала нас, листала дело, кивала головой. Отметила, что в деле лежит копия подписки о невыезде, на которой нет моей подписи. Попутно она задавала вопросы как мне, так и следователю. Все выглядело вполне цивильно, как в передачах про суд на федеральных каналах. Особое отношение к мелочам отнимало много времени.
Все устали. Наверное, где-то маленький зритель, досмотрев телепередачу «Спокойной ночи, малыши», уже лег спать в теплую постель. Но нам было не до сна, у нас был суд. Время близилось к 10 часам. Вскоре здравый смысл восторжествовал и Лебедева решила перенести заседание на следующее утро. Попрощавшись с родными, я вернулся в ИВС. После меня в зал на продление завели Мусу Мальсагова, Бараха Чемурзиева, Багаудина Хаутиева и Магомеда Хамхоева. Их родственники с утра до ночи ждали начала процесса, но так и не были допущены на суд. Их процесс длился в тот день до полуночи и растянулся на целую неделю. Мой продолжился следующим утром, как и планировалось, где и прошел весь этот спектакль, окончившийся ожидаемым продлением до 25 марта 2020 года. После пары глотков воды и пяти минут отдыха служительница Фемиды набралась сил, закрепилась на железном троне и постановила оставить Нальгиева И.М. под стражей до наступления середины весны.
Роли исполняли:
Лебедева О.В. — судья Ессентукского городского суда Ставропольского края,
Брехов А.В. — прокурор ОУ Генеральной прокуратуры в СКФО,
Миронов Д.В. — старший прокурор ОУ Генеральной прокуратуры в СКФО,
Гафаров Ф.С. — старший следователь СО по городу Алушта ГСУ СК РФ по Крыму,
Альбицкая В.В. — секретарь судебного заседания,
Сабинин А.В. — защитник и адвокат экстра-класса,
Нальгиев И.М. — обвиняемый, подрывник конституционного стоя и человек, написавший этот бредовый текст.
