30 октября 1992 года начался вооруженный конфликт в Пригородном районе, в результате которого погибли сотни ингушей, тысячи людей были вынуждены оставить свои дома. «Фортанга» публикует монолог уроженца поселка Карца Пригородного района Зялмаха Хадзиева. В нем он вспоминает трагические события, которые он называет геноцидом ингушей.
Обстановка накануне вооруженного конфликта
После окончания школы, с 1991 года, я занимался коммерцией, и незадолго до тех событий — в сентябре или октябре, я приехал из Казахстана домой, в поселок Карца.
В октябре 1992 года начались бурные события, чтобы вы понимали, это не спонтанно произошло — весь год, особенно после принятия в 1991-м закона «Об образовании Ингушетии» и в 1992-м закона «О реабилитации репрессированных народов», периодически стреляли, происходили убийства, провокации, обстреливали ингушские села. На жалобы наших людей, реакции особой не было: отвечали, что зачинщиков «ищут», мол, неизвестно кто обстрелял.
В Пригородном районе произошли одна за второй несколько трагедий — гибель в Октябрьском Мадины Гадаборшевой, ей 13 лет было. Приблизительно 22-23 октября в поселке Южном погибли ингушские ребята, в том числе в перестрелке погибли и несколько сотрудников из Северной Осетии. Я не знаю точно, при каких обстоятельствах они погибли и почему. Я подозреваю, что гибель ингушских ребят была спланирована теми, кто стоял за этим конфликтом. Я не утверждаю — это мое субъективное мнение.
Тогда было очень напряжено. Обстановка была такая, знаете, как будто взрывоопасный газ в воздухе, и стоит чиркнуть зажигалкой или спичкой, все взорвется. Это чувствовалось в магазинах, на рынках, везде. Агрессия и ненависть витала.
Старейшины, общественники говорили, мол, потерпите — в Москве дела решаются: принят закон о реабилитации репрессированных народов, закон об образовании Ингушетии. Говорили, что происходящее — это провокация, чтобы сорвать эти переговоры.
А потом, после гибели наших ребят в Южном накипело. Люди начали самоорганизовываться, патрулировать территорию вокруг Камбилеевки, Куртата, Карца, Южного. Но оружия у них не было. Люди устали от того, что наши поселки обстреливали.
Естественно, я очень переживал. В толпе разные люди бывают. Я хотел, чтобы напряжение спало, и нашли решение проблем вместе с легитимной властью. Но теперь я понимаю, что был наивен.
Все эти дни мы жили с огромной тревогой. Я чувствовал надвигается что-то страшное, но я не думал, что настолько.
«Началось мародерство, убийства, похищения, людей брали в заложники»
Мы жили в первом микрорайоне Владикавказа, это был преимущественно ингушский поселок, хотя там жили люди разных национальностей. Мы с другом приехали в центр Владикавказа по своим делам, не осознавая, что происходит. Это было 30 октября. Мы были поражены: вокруг армия, военная техника, ополченцы бегают, милиция ловит людей.
Мы решили вернуться домой и развернули автомобиль, но в этот момент заметили, что дорога перекрыта и уже стоит ополчение — вооруженные осетины. Что делать? Я говорю двоюродному брату, он с нами был: «Ты лучше водишь. Давай, сядешь за руль, и в случае чего, поедешь на всей скорости».
Мы решили, что попытаемся заехать с другой стороны поселка, с поля. Оказалось, и там перекрыто. Тогда решили прорваться в Назрань или в Кабардино-Балкарию. Или, третий вариант, черед осетинские территории.
На выезде с Владикавказа стоял осетинский пост. Нас развернули, мы поехали через Михайловское, Беслановский пост, но в сторону Кабардино-Балкарии тоже не смогли проехать. И мы вернулись в родной поселок, доверившись судьбе.
Так мы оказались дома, а после обеда в Осетии начались обстрелы. Прямо на моих глазах там убили бизнесмена Магомеда Эсмурзиева. Я впервые увидел, как человека убивают. Вот только он стоял, и его уже нет. Я оцепенел. Еще одного человека ранило.
Пошли бои, перестрелки, стрельба, не давали вывозить убитых. Третьего ноября приехал российский генерал. Он сказал, что «наверху» принято решение, что ингуши и осетины должны отступить, между нами «встанут» российские военные. «Постепенно вас и их будем разоружать, и все будет нормально», — сказал он.
Как только он уехал, начался штурм Карца, мы как раз погибших хоронили. Я побежал, в сторону, где стреляли. Не знаю зачем — оружия у меня все также не было. А там такое творилось. К вечеру они половину поселка взяли: российские военные и осетины совместно. Они дали возможность нам выйти, организовали коридор. Ну, не коридор это был, а хитрый ход. Как будто дают возможность выходить, чтобы те, у которых есть оружие, вышли. А потом по полям их расстреляли. Это сейчас я понимаю. Тогда не было понимания, люди тоже не понимали этих вещей.
В российской армии были офицеры, которые старались по-своему долг офицеров выполнить. Их было немного, но были. На моих глазах русский полковник ругался с осетином, пытался защитить ингушей. А на него генерал, тоже русский, наехал. Видимо, приказ.
Третьего ноября захватили Карца, началось мародерство, убийства, похищения, людей брали в заложники. Некоторые жители стали ночью перебегать в военную часть напротив поселка. Кого-то при этом ранили, убили, потому что трассу обстреливали. Те, кто успели перейти в военную часть, спаслись. Часть из тех, кто остался в Карца, оказалась в заложниках, часть была убита, часть каким-то чудом спаслась. Кто-то пытался через поля прорваться, кто как мог спасался.
Последующие три дня — четвертое, пятое, шестое ноября, в поселок никто не ходил, эти три дня беспощадно похищали, мародерствовали, убивали. Людей толпами брали в заложники. Мы из военной части наблюдали, как поселок горит.
Седьмого-восьмого ноября мы пришли в Карца, посмотреть, что стало с домами. К этому времени, часть тел вытащили. Мы же молодые, знакомые друг с другом были, парни, девушки. Там ужас был — такое творилось… Убитые люди, сожженные дома, живность убитая. Эти кадры, у меня на сих пор в памяти — ужас, который я там видел.
Мы ходили по поселку, смотрели, люди убитые на улице лежат… Осетины и российские солдаты воровали, уносили все, что осталось у людей в домах.
Дедушку моего тоже убили. Мы вырыли в огороде яму, чтобы его похоронить. Папа сколотил небольшой гроб, чтобы дедушку перенести. Тогда папа, хотя у него самого горе, съездил к известной журналистке Ирине Дементьевой. Он и еще двое наших показывали ей все пытались помочь осветить ситуацию — они рисковали, их в любой момент могли расстрелять. Она это все описывала позже в мемуарах.
Решили дедушку похоронить позади клуба сельского, а потом уже решать, что дальше с ним делать. До сих пор там его могила. Хотя изначально мы собирались его в огороде похоронить, чтобы потом перезахоронить на родовом кладбище.
Из поселка эвакуировали людей. Часть отказалась, в том числе мои родители и некоторые родственники. Мы подождали, пока поток женщин, детей первыми эвакуируется, иначе стыдно было. Когда уже пошел поток парней — это числа 11-12 ноября, я выехал.
В первые дни российским солдатам по 200-300 тыс. рублей платили, чтобы они на БТРе эвакуировали человека.
В поселке постоянно происходили какие-то события, не только в 1992-м году, но и в последующие годы. Периодически ингушские дома сжигали, обстреливали, убивали людей, постоянно хватали, увозили, били, некоторые пропадали без вести. Кому повезло, просто избитые возвращались. Традиционно нас обстреливали на Новый год, на праздники. Мы стали людьми десятого сорта. Никаких прав у нас не было, мы жили в гетто.
Правды в России нет
Я вначале через русскую литературу гуманистические идеи впитывал, потом через западную литературу. Во время тех событий у меня произошло обнуление. Я понял, что это все ложь — правды в России нет. Жить хорошо не там, где любят, а там, где есть закон и порядок — и там, даже если люди мне не нравятся, я должен поступать по закону.
Осетинам, которые убивали ингушей, памятники ставили, им государство пенсию выделило. А ингуши, которые у себя же на родине жили — их террористами называли. Политика двойных стандартов.
В 1992 году была российско-осетинская война против ингушей. Я понимаю, что в Ингушетии боятся так сказать. Но я это так называю, потому что в нас стреляли российские танки. Да, были русские люди порядочные — добро надо всегда помнить. Но в общем, это было так. И даже у очень хороших людей, не было желания посадить тех, кто это совершил.
Хотел бы сказать, что ни один не был арестован за убитых и похищенных ингушей. Это колониальная политика, в понимании русских мы, видимо, колонии, поэтому такое отношение.
И после 1992 года у нас много погибало людей. Сколько без вести пропало, сколько убитых. Ни один человек за это не ответил. Ни один из тех, кто грабил, воровал, насиловал, убивал, совершал преступные действия против ингушей, не был ни наказан, ни осужден.
Ни один без вести пропавший из наших людей не был найден. За исключением тех, кто был похоронен в Ингушетии, сделали ДНК-тест и через это узнали нескольких.
Никаких прав у живущих в Осетии ингушей. Да, они могут поехать, купить пепси-колу, чай, прогуляться. Но если люди не имеют возможности там учиться в университетах, работать… О каких правах речь?
Почему мы, живущие там, на на своей же родине, не имеем прав? И до сих пор там люди живут в таком положении. Для меня этот вопрос остро стоит. В нашем поселке жили два прекрасных, одних из лучших художника Ингушетии. Дауд Ахриев — он сейчас в Америке востребованный художник. Оздоев тоже из лучших художников. И ещё были писатели, поэты, музыканты, спортсмены, творческие люди, специалисты. Люди, которые на хороших должностях были, они не в самой Осетии работали, а, например, в московских организациях. А сейчас там нет ничего. Потому что полностью все закрыто для них.
В чем виноваты дети, которые живут в Пригородном районе и Владикавказе? У них сегрегация в школах: отдельно осетинские, отдельно ингушские. И это в XXI веке.
Самой большой утратой стало, конечно, потери родных и близких, которые пропали без вести, погибли. Гибель друзей, знакомых, ингушей из Пригородного района, Владикавказа.
Жизнь разделилась на «до» и «после»
Я могу точно сказать, у меня жизнь разделилась на «до» и «после». Как у папы — 1944 год и 1992 год. Для меня это 1992 год.
Ингуши мало возвращаются в Пригородный район по нескольким причинам: во-первых, есть фактор страха. Он у всех есть. Люди боятся. Во-вторых, потому что они знают, что у них там нет никаких прав вообще. Нет ни работы, ни возможностей развиваться — ничего.
В-третьих, большинство сел закрыты. Находятся причины для закрытия. Даже не дают возможность вернуться тем, кто добился разрешения от властей. Есть мои родственники, которых туда не пускают.
Чиновники на местах говорят — нам глубоко наплевать, что федеральная власть решила. Здесь мы решаем. А некоторые села они просто закрыли, якобы это водоохранная зона.
Я предполагал, что случатся события, произошедшие в 1992 году, только я не ожидал такой жестокости. И сейчас я знаю, что будет происходить. Этот нарыв даст о себе знать. Чем дольше оттягивать решение территориальных проблем, тем хуже будет.
Восстановят ли отношения будущие поколения ингушей и осетин?
Сейчас отношения между ингушами и осетинами не могут наладиться. Был вариант наладить отношениях в 90-х, если бы мудро поступило осетинское руководство. Хотя исторически у нас сложные были отношения, они были не самые худшие. Надо было договариваться.
В налаживании отношений, во-первых, не заинтересован федеральный центр. Во-вторых, не заинтересована региональная власть Северной Осетии. А в Ингушетии власть воду даже не может положить, какая она власть?
Люди в Пригородном районе живут сами по себе. Они мне говорят, здесь сейчас успокоилось, не как раньше. Потому что, действительно, там раньше похищали, убивали, постоянно все это происходило. Теперь они даже такому, бедолаги, маленькому счастью рады.
Они к этому привыкли. Я их понимаю: когда я там жил, я тоже был рад хотя бы этому — дали бы просто жить. 1992-й не закончился, он и сейчас продолжается, хотя в другом формате, но не менее подлом. Есть такое выражение: вовремя нерешенная проблема становится трудной, а трудная — неразрешимой.
Хотя я считаю, что неразрешимых вопросов нет. Ингушская сторона все виды уступок сделала. Тот же Руслан Аушев, хотя я его ругаю, я понимаю, почему он шел на унизительные уступки. Ради того, чтоб люди зажили. Но осетинская сторона этого не понимает, потому что есть такой аргумент — русская армия. Когда за тобой такая сила, любой человек теряет чувство реальности, думает, что можно буквально все.
Я думаю, что даже те поколения в Ингушетии и Осетии, кто не застал конфлит воочию или не помнит его, не смогут установить между связи, между ними не будет мира, пока не решится территориальный вопрос.
В восстановление справедливости для ингушей, пострадавших в конфликте, я не верю. Я в справедливость не верю вообще. Ни на Кавказе, ни в мире, к сожалению. То, что надо было сделать, они все равно не сделали.
На мой взгляд, ингушам надо жить. Просто жить, увеличиться в численности, учиться, трудиться, работать. Не лезть ни в какие глобальные проекты. Просто жить и развиваться и делать то, что нас сделает сильней, а жизнь нашу счастливей. Не лезть туда, где нас может очень сильно ударить. Пока мы в составе России, надо требовать в рамках закона то, что нам полагается, надо учиться добиваться соблюдения своих прав цивилизованным способом. Другого варианта я пока не вижу. И думать о себе и своих национальных интересах.
